Иногда это были попытки использовать воспроизведенные с археологической точностью формы архитектуры прошлого (например, греческой классики в построенном Г. Бэконом мавзолее Линкольна в Вашингтоне, римской — в зданиях англичан Э. Лаченса и К. Грина, петербургского классицизма — в домах А. Клайна на Балленштедт- штрассе в Берлине). В других случаях от классицизма оставались лишь общая симметрия композиции с четко выявленным центром и ордер — упрощенный, геометризованный, но сохраняющий подобие канонических пропорций в ритме прямоугольных пилонов (например, промышленные постройки X. Хертлайна в Берлине). Неоклассицизм тех лет не был течением, имеющим программу. Его сторонников объединял лишь консерватизм творческого метода, во многих случаях бывший логическим продолжением консерватизма идейных воззрений.
Это направление было всецело устремлено к проблемам тектоники, как постоянным и извечным; ее закономерностям оно подчиняло и организацию пространства. Функцию, назначение зданий, социальные процессы представители этого направления считали условиями переменными и стремились возможно меньше подчинять им композицию сооружения. Самой последовательностью своих экспериментов с железобетоном О. Перре стремился подтвердить идею, воспринятую им у Шуази, — о первичности строительной техники по отношению к архитектуре, конструкции по отношению к пространству. Традиция выступала в творчестве Перре как живая и развивающаяся.
Влияние О. Перре определило и некоторые стороны раннего творчества Ле Корбюзье, в котором персонифицировалась одна из влиятельных тенденций западноевропейской архитектуры начала 20-х годов. От экспериментов в живописи, рассудочных, рационалистических, направленных на изучение эстетических свойств предметов массового производства («пуризм»), Ле Корбюзье сделал шаг к анализу стандартизации как проблемы не только технической, но и эстетической. Это привело его к мысли о необходимости придать законченную, типизированную форму всему окружению повседневной жизни, формировать окружающий человека предметный мир средствами массового машинного производства.
Машина выступает у Ле Корбюзье как средство радикального изменения и самой жизни. Ле Корбюзье говорит о машине, как об основе рациональной новой эстетики, эстетики идеально гладкой плоскости, прямого угла, точных пропорций, определяемых математическим расчетом. Эту бескомпромиссную рационалистичность Ле Корбюзье из области пуристской живописи и теоретических рассуждений перенес на архитектуру.
Переход к индустриализации строительства, необходимое для этого внедрение стандарта выдвигались Ле Корбюзье не только как основы создания новой архитектуры, но и как средство преобразования общества. В книге «К архитектуре» (1923 г.), где он объединил первоосновы своей концепции — техницизм и воспринятый у О. Перре академический рационализм, Ле Корбюзье писал: «Великая эпоха наступила. Индустрия, неудержимая, как река, сносящая плотины, приносит нам новые средства, которые отвечают новому духу этой эпохи… Проблема дома — одна из проблем эпохи. От ее решения зависит социальное равновесие…
В иллюстрациях к своей книге Ле Корбюзье сопоставляет изображения автомобиля и Парфенона. Он не ищет противоположности, как это делали в свое время итальянские футуристы, а утверждает аналогию между ними; он видит единство принципов формообразования в технике и классической архитектуре.
Реформистские призывы приобретали смятенный, патетический оттенок в бурной обстановке побежденной Германии; во Франции, державе-победительнице, реформизм был одним из элементов политики господствующего класса, тогда еще уверенного в своих силах.
Мысли об индустриализации строительства, казалось, приобретали тогда реальный характер. Во Франции компания «Вуазен», завершив выполнение военных контрактов, предполагала переключиться с самолетостроения на строительный бизнес, создав даже прототипы сборных построек. Недостаток квалифицированной рабочей силы в строительстве стимулировал развитие экспериментов по применению новых материалов и новых методов в первые послевоенные годы.