Резко и внезапно переменилась творческая судьба Воннегута 6 лет спустя, когда вышла «Бойня номер5″. Её фуррор был полнвм и беспрекословным: большие тиражи, споры за право экранизации, инсценировка. ЗаВоненгутом начали охотиться интервьюверы, его завалили письмами новоявленные фанаты. В особенности много ихбыло посреди моложежи, считавшей, что никто не выразил её взоры и представления лучше, чем этот далековато уже немолодой прозаик, у которого за плечами была война, германский плен, восемь лет службы в прославленной компании»дженерал электрик» и ещё шестнадцать, отданных — без видимого вознаграждения — литературе.Законы книжного рынка зранят в для себя элемент потаенны. Тяжело до конца бъяснять неожиданне взлеты популярностии наступающее ей вослед остывание. Но в этом случае сказались совсем конкретные предпосылки, приведшиеВоннегута в считанные мгновенья от безвестности к славе.Шла война во Вьетнаме, самая непопулярная из всех, которые когда-либо вела Америка. Выражая мировоззрение тыщврагов этой войн, Воннегут в интервью заявил, что, подобно Хиросиме, «она принудила нас всех понять, до чегомы жестоки». А не считая того, «она лишила нас иллюзии, как будто ммы способны конторолировать действия собственногоправительства… Вьетнам показал, что рядовому человеку не дано каким бы ни было образом повлиять на власть,хотя бы он прибегал к актам гражданского неповиновения… Властям всё это было безразлично…Тяжелый,травмирующий урок».В «Бойне номер 5″ самы впечатляющие эпиходы связаны с изображение другой войны, той заключительной еёстадии, когда могущество Германии совсем подорвано и стремительно приближается развязка. 13 февраля 1945 годаавиация союзников в два-три денька часа массированными налетами стерла с лица земли Дрезден, грод, где практически ныбыло оборонных объектов. Погибло более 100 30 тыщ обитателей — грустный рекорд за всю европейскую историю.Военнопленный Воннегут уцелел только от того, что работал на бойнях, где глубоко под землей была холодильянаякамера. Когда на последующий денек его вывели разгребать развалины, вокруг всё напоминало ад, только пострашнее, чемна древних фресках.Воненгуту был 20 один год. Потом он много раз повторял, что зря считают, как будто потрясениядрезденскогоапокалипсиса сформировали его как личность, как писателя, — для этого он был очень молод и незрел.Но всё равно, нельзя представить для себя, что бы прославленный южноамериканский прозиак сделал книжки, известные сейчасповлюду в мире, если б в его жизни не было той февральской ночи, когда умер Дрезден.»Понять, до чего мы жестоки», эта ночь посодействовала с наглядносттю самого бесспорного свидетельства. И она жеоткрыла absолютную неподконтрольность власти, которой нет дела до естественных, разумных человеческихпобуждений. перед лицом стратегической необходимости эфемерными становились любые усилия противостоятьвышедшей из берегов стихии массового убийства, смерти и разрушения. Человек оказывался лиобо обреченной жертвой,или бесправным механическим исполнителем чьей-то бездушной и злой воли.Об этом и рассказано в самой знаменитой книге Курта Воннегута. Вышедшая в 1969 году, она оказаласьнеобыкновенно созвучной тогдашнему умонавтроению. Вьетнамская война, продолжавшаяся массивному движениюпротеста, нанесла глубокую травму общественному сознанию. Вместе с похоронками в США приходилидокументальные доказательства духовной и нравственной деградации, озверения вчерашних подростков, отправленнх затридевять земель в джунгли, чтобы с автоматами в руках охранять дряхлый сайгонский режим, ещё одного»апокалипсиса сейчас», как именовал собственный кинофильм о Вьетнаме режисер Френс Коппола.И крепчала уверенность в том, что классические либеральные верования разорились, что нет нет никакойспособности взнуздать высоко взметнувшуюся вылну насилия, что власть действует, руководствуясь только своейантигуманной логикой, а личности не на что расчитывать в конфликте с этой бешеной властью. Духовно уцелеть ,оставаясь человеком посреди бесчеловечного мира, можно только, использовав единственный шанс: противоборство духа,особое устройство сознания, необходимое воспитывать так, что бы тужда не проникали губительные веяния изокружающей действительности, в какой более нет ценностей, внушающих надежду.Такое мироощущение простодушно, но необылкновенно точно определил один из героев Вннегута, сказав:»Черт побери, приходится быть хорошим».Просто ради выживания.Целое поколение выросло с твердой уверенностью, что это и есть конечная истана жизни. Воннегут 100лписателем того поколения, выразив его чувства и мысли достоверно, целоcтоно, ярко — как никто больше.Меж тем он никогда не предназначал себя к роли художника, где обретает свой голос и воплотит своепредставление о реальности послевоенная Америка. Курт Воннегут — отпрыск конструктора, которому родителю моглиобещать не так и много: скромный институт да профессию отца. Он, однако, предпочел химию. Много лет спустя,когда имя Воннегута приобретает широкую известность, институт, где обучался будущий писатель, присудит емуучебную степень, но не как ученому, как литератору, обогатившему познание о человеке. «Колыбель для кошки» сочлидостаточно серьезным вкладом в сороковищницу такого знания, и автор получил ученую степень магистраантропологии.Сюжет полностью воннегутовский по собственной аналогичности на грани бреда. Но занятия химией, а в особенностигоды, проведенные в «Дженерал электрик», не прошли безо всяких следов для творчества южноамериканского писателя. Еще раньше тех многих, владеющих литературным претстижем, Воннегут сообразил, какой драмматический материал таит вдля себя релаьность ХХ века, «века науки». И эта действительность дала подсказку конфликты его наилучших книжек.Подобно большинству своих сверстников, Воннегут пережил период безоговорочной веры в творческий исоциальный потенциал науки, а вслед за тем — период полного разочарования в ней, неприятия, граничащего стехнофобией. Об этом он гласил в речи перед студентами по выходе «Бойни номер 5″: «Мы только и слышали, чтонаучная идея сделает нашу жизнь необычно приятной и счастливой. А вышло так, что высшее завоеваниенаучной мысли было сброшено на Хиросиму… С того времени я остаюсь пессемистом — жестким, хотя и не во всех случаяхвзирающим на мир с безнадежностью».Но не только лишь шок Хиросимы вызвал такую перемену взглядов. Это была кульминация, а сам процесс пересмотра ипредставлений о возможностях науки начался раньше, и был связан, с кризисом идеологии «техкнократического
